Сердцем клянусь

Директору Научного центра сердечно-сосудистой хирургии имени А. Н. Бакулева, главному кардиохирургу Минздравсоцразвития России академику РАМН Лео Бокерия 22 декабря исполняется 70 лет. Можно не сомневаться: в юбилей Лео Антонович не изменит многолетней традиции и встретит рабочее утро у операционного стола. У барона Мюнхгаузена в ежедневном расписании значились подвиги, у хирурга Бокерия – спасение человеческих жизней. Вот и это интервью Лео Антонович предложил записывать в ходе сложнейшей операции на открытом сердце у тринадцатидневного пациента, объяснив: время дорого, чтобы терять его лишь на разговоры...

– На что жалуетесь, доктор?
– На нехватку времени. Как ни стараюсь, успеваю мало. Приходится жертвовать близкими и друзьями: первых вижу редко, со вторыми почти не встречаюсь. С утра до ночи пропадаю здесь, в Бакулевском центре. Давно хочу переписать книжку «Тахиаритмии», впервые изданную лет двадцать назад и вызвавшую тогда большой интерес в профессиональной среде. За эти годы наука продвинулась далеко вперед, произошла масса открытий, появилось много нового и интересного, о чем можно рассказать, обобщив опыт, но когда?

– На дефицит времени каждый второй сетует. Как и на кризис. Дескать, денег меньше стало, финансирование сократили...
– Значит, я из тех, кто ровно прошел этот непростой период. Нашему центру увеличили оплачиваемую из госбюджета годовую квоту на больных. Теперь оперируем не семь тысяч человек, а восемь. Существенная прибавка! За каждую сделанную операцию нам перечисляют по двести три тысячи рублей, за счет этих денег, собственно, и живем.

– Сколько всего операций делается в Бакулевке?
– Около десяти тысяч ежегодно. Сверх квоты люди попадают к нам через благотворительные фонды, которые берут расходы на себя. Скажем, по программе «Дар жизни» финансируются операции ста детей. Мы даем список очередников, и священник, работающий с Российским детским фондом, объезжает семьи и сам определяет, кто больше других нуждается в экстренной помощи. Нас такой вариант полностью устраивает, поскольку избавляет от упреков, почему взяли того ребенка, а не этого.

– Много народу ждет своего часа?
– Очереди по стране колоссальные! При условии, что в прошлом году в России было сделано около 35 тысяч операций на открытом сердце, каждая пятая из них пришлась на наш центр.

– Кардиохирургических клиник в стране, кажется, более полусотни?
– Семьдесят семь... Свыше половины смертей в России по-прежнему вызваны болезнями системы кровообращения. Да, в последнее время отечественная кардиохирургия сделала гигантский скачок, но вопрос стоит все еще очень остро. Скажем, электрокардиостимуляторы ставятся 18 процентам нуждающихся в них, оперируется лишь один пациент с ишемической болезнью из десяти, дефибрилляторы, спасающие от внезапной смерти при остановке сердца, получают два-три процента... Впрочем, только операциями проблему не решить. Наши люди, как и раньше, остаются поразительно невосприимчивыми, когда речь заходит об охране собственного здоровья. Уровень медицинской культуры нижайший!

– Вы называете это африканским синдромом.
– Не я, западноевропейцы. Такое отношение к себе позволительно лишь туземцам, остановившимся на первобытном или феодальном уровне развития. Нашему человеку скучно говорить и слушать о распорядке дня, необходимости ложиться спать в одно время, регулярно заниматься спортом. Между тем образ жизни имеет колоссальное значение, а, скажем, стабильный вес служит важным интегральным показателем состояния организма. Если через двадцать лет вам впору старый костюм, значит, у вас все в порядке. На Западе разработано около сотни программ оздоровления нации, которые можно было бы адаптировать к российским реалиям. Но никто этим всерьез не занимается. Мы быстро загораемся, но еще быстрее гаснем. На разовую акцию люди подняться могут, на системную работу – нет. Проще ронять слезы, глядя по телевизору сюжеты о смертельно больных, или подавать калекам копеечку в подземном переходе. Так было всегда, всю мою жизнь! А кавалерийским наскоком проблему не победить...

– И хирургическим скальпелем, как выясняется, тоже. Сколько, к слову, операций на вашем счету, Лео Антонович?
– Думаю, на открытом сердце не менее пяти тысяч. В ежедневном режиме делаю по несколько операций с 25 ноября 1997 года, когда центр переехал сюда, на Рублевку. Правда, официальное открытие состоялось лишь в декабре 98-го. Но операционные не должны были простаивать, это непозволительная роскошь! На Западе кардиохирурги нередко начинают рабочий день в полпятого утра, мы чуть попозже – в шесть часов. Я оперирую с восьми...


– А ведь при Борисе Ельцине вы едва не потеряли этот центр.
– Борис Николаевич не виноват, хотя история действительно некрасивая. Группа людей, куда входили и врачи, решила создать новое медучреждение и не придумала ничего умнее, как отнять наш комплекс зданий, уже имевший юридический адрес Института кардиохирургии имени Владимира Бураковского. Все к тому и шло, но вмешались Игорь Иванов, тогдашний замминистра иностранных дел, и Наина Ельцина, супруга президента России. В самый критический момент у меня состоялся длинный телефонный разговор с Наиной Иосифовной. Рассказал ей все, как есть, и попросил поставить в известность Бориса Николаевича. Этого оказалось достаточно, чтобы Ельцин, разобравшись в происходящем, стукнул по столу и отменил несправедливое решение. Потом было еще одно покушение на наши помещения уже на Ленинском проспекте, но его мы отбили с помощью столичного мэра Юрия Лужкова и Валентины Матвиенко, курировавшей в российском правительстве социалку.

– Часто обращаетесь за поддержкой к высоким покровителям?
– Стараюсь не злоупотреблять. В этом и особой нужды нет. В последнее время нас не обижают, грех жаловаться. В 2008 году мы получили миллиард рублей из бюджета, заменили устаревшее оборудование, купили новое. Работаем!

– У вас есть крестники, Лео Антонович? Вот сегодня оперировали кроху с тремя пороками сердца. Не удивлюсь, если пацана нарекут в вашу честь.
– Получаю письма от родителей маленьких пациентов с удивительными словами благодарности. В таких ситуациях всегда стесняюсь, чувствую неловкость. Даже когда у младшей дочери родилась двойня и Олечка решила дать сыну мое имя, я протестовал, уговаривая назвать малыша в честь второго деда – Георгия, фамилию которого он носит. Дочка обиделась, чуть не плакала, после этого мне пришлось капитулировать...

– Вы вроде и близким делаете операции, чего врачи обычно избегают, не желая рисковать.
– Бывает... Разве можно отказать в просьбе? Все началось с друга детства Арвелода Читанава по прозвищу Туя. В 91-м году он перенес тяжелейший инфаркт миокарда. Я находился в Грузии и случайно узнал, что Туя лежит в Гагре. В Абхазии уже шли бои, поэтому добирался через Адлер. Доехал, осмотрел, договорился, чтобы Арвелода перевезли в Москву, поскольку на месте оперировать было нельзя. Туя прожил до 2007-го. Мог бы и дольше, если бы внимательнее относился к советам медиков...

– Согласны с утверждением, что хирург, как и сапер, не имеет права на ошибку?
– Цену приходится платить разную. Минер рискует своей жизнью, а врач – чужой. Надо чувствовать грань, за которую нельзя переступать. Никогда не боялся ответственности, брался за самые сложные операции. Знаете, я продолжал дежурить в реанимации, будучи заместителем директора института по науке и лауреатом Ленинской премии. Никто меня, разумеется, не заставлял. Считал, что имею право спрашивать с других, если работаю наравне с ними. И еще: не люблю хвалить людей. Могу восхищаться удачно проведенной операцией, верно поставленным диагнозом, но расточать комплименты... Не понимаю! Многие укоряют меня за подобную позицию, но себя не переделаешь. Я и в свой адрес панегириков не терплю. Это от лукавого! Также ненавижу, когда в моем присутствии начинают обсуждать кого-то за глаза.

– Увольнять подчиненных часто приходится?
– За пятнадцать лет, что руковожу центром, выгнал лишь троих. Первых двух – за взятки, третьего тоже за аморальный поступок. Среди изгнанных племянница моего товарища, мать-одиночка. Если бы речь шла не о поборах с больных, может, еще и подумал бы, но в такой ситуации иначе поступить не мог. Нельзя марать честь врача.

– Полагаете, за то, чтобы без очереди попасть в Бакулевский центр, втемную не платят?
– Не сомневаюсь, подобное случается. Поэтому сразу всех предупреждаю: узнаю – пощады не ждите. Каждому мздоимцу гарантирую волчий билет!

– Сколько у вас врачи зарабатывают?
– По-разному, но профессура наша живет хорошо. Думаю, в месяц набегает 2,5-3 тысячи в долларовом эквиваленте.

– Это у тех, кто постоянно оперирует?
– Разумеется. На квотных больных заложен приличный фонд оплаты труда, мы можем поощрять врачей, материально их поддерживать. Проблема в другом: люди уходят в город, в московские клиники, где зарплаты примерно те же, а нагрузки существенно ниже. Скажем, наши сестры из реанимации получают в среднем порядка сорока тысяч рублей. Во время смены они, пардон, даже на горшок не могут сходить, на минуту от пациента отлучиться. Прооперированного новорожденного не оставишь без пригляда. То ли дело у палатной сестры, которая после всех процедур укладывает больных спать и сама может отдохнуть...

– Ваши операции на Западе дорого стоят, Лео Антонович?
– Мои лично? Конечно, нам платят в разы меньше, чем местным специалистам. Помню, лет семь назад читал лекцию в не самом богатом американском университете. Разговорился с профессором, которого знаю с конца 70-х годов. Спросил о зарплате. В ответ услышал: «Обычно выписываю себе три миллиона долларов в год. Мог бы и больше, но пришлось бы половину суммы отдавать с налогами».

– Что вы почувствовали в тот момент?
– Ничего. Прекрасно все знал и раньше. В 76-м году стажировался в США, тогда же получил лестное предложение о работе из очень знаменитой кардиохирургической клиники.

– Но?..
– Даже не задумывался! А как же друзья, родня, семья? Не выжил бы без привычного круга! К слову, через три недели после возвращения из Штатов вместе с моим учителем Владимиром Бураковским и профессором Виталием Бухариным стал лауреатом Ленинской премии...

– Тянувшей на десять тысяч советских рублей?
– Мы разделили сумму на троих. Денег едва хватило на банкет в ресторане «Будапешт».

– Хорошо погуляли!
– Да уж! Пригласили коллег из института, посидели...

– Двадцать тысяч евро, которые недавно украли у вас из кабинета, серьезная потеря?
– Конечно. Тем более деньги не мои. Их принес друг, узнав, что собираюсь сделать медали для почетных членов Ассоциации сердечно-сосудистых хирургов России. Когда грабители сюда залезли, я был в Берлине в однодневной командировке. Работали явно по наводке. По приставной лестнице поднялись на третий этаж, ломом пробили балконную дверь, проникли внутрь и нашли в письменном столе то, что искали. Впрочем, воров могли интересовать не только деньги, но и документы, чтобы использовать их как компромат. Предстояли выборы директора центра... Дежурная, круглые сутки сидящая в приемной, услышала, что в кабинете посторонние, когда те уходили. Подняла ор, но кто среаги¬ру¬ет в четыре часа утра понедельника? Я работаю в институте сорок один год, и на моей памяти это первый случай такой наглости. Неприятно... Теперь поставили здесь сигнализацию.

– Но медали – тю–тю...
– Обязательно их сделаю! Не сейчас, так чуть позже. От планов не отступаю. И слова на ветер бросать не привык. Года два назад был эпизод. Известному академику понадобилась операция на сердце. Не сказать, чтобы сложная, но с искусственным кровообращением. Вечером я зашел в палату и вижу: человек страдает. Хочет спросить и не решается. Наконец говорит: «Лео Антонович, мы давно знакомы, даже дружим... Признайтесь, какова у меня вероятность летальности?» Отвечаю: «Дорогой мой, если бы был хоть один шанс, что умрете, не стал бы оперировать». Еще как-то предстояло делать операцию четырехмесячному внуку близкого друга, и с меня взяли клятву, что все будет хорошо. Обычно не даю подобных гарантий, но тут нарушил правило, пошел навстречу. К счастью, все завершилось хорошо, хотя заранее обещать что-либо в хирургии рискованно. Во-первых, в операционной работают и анестезиолог, и перфузиолог, во-вторых, врачи не боги...

– У вас у самого сердце болит, Лео Антонович?
– Из-за других. Из-за того, что дел полно. Но ноги держат, глаза видят, руки не дрожат, память не отказывает. Физические кондиции в норме. Говорю же: не жалуюсь...

Андрей Ванденко
Фото: Николая Галкин