О плохом

Не будем ханжами. Не будем притворяться, что этого нет. Поверьте, было бы гораздо легче не писать об это совсем. Но — все может случиться.

Всякая хирургия — это агрессивное вмешательство, а кардиохирургия — вмешательство — в попытке помочь — в самую глубину процессов, которые управляют жизнью. Не всегда такие попытки удачны.

В наших хирургических статистиках есть две графы, выраженные в процентах. Слева — выжившие и выписанные дети, справа — ужасная графа, над которой стоит слово «летальность».

К сожалению, когда мы говорим обо всех врожденных пороках вместе, эта графа никогда не бывает нулевой. Впрочем, это относится к хирургии вообще, хирургии детской — тоже, к хирургии младенцев — особенно.

Всякое вмешательство у детей сопряжено с повышенным риском, а сегодняшняя кардиохирургия — это, как мы видим, большой сложный технологический процесс с одновременным участием многих людей. Мы, врачи и сестры, взявшие на себя ответственность вылечить вашего ребенка, глядя на эти холодные цифры, говорим: «Но ведь 80% или 90% выздоровели и ушли домой», и находим в этом и утешение, и оправдание своим неудачам. И все же, остаются один-два-три-десять процентов тех, кому мы не смогли, не сумели помочь. И, когда ребенок попадает в число этих процентов, его родителям совершенно безразлично, какая была статистика. Ребенка, в которого было столько вложено надежды и любви — больше нет.

И тогда родители начинают казнить себя, искать виноватых, обвинять всех и не хотят слышать никаких объяснений. Это довольно частая и понятная реакция. К сожалению, в нашей стране, где отношение к медицине традиционно не слишком доверчивое, да еще и постоянно подогреваемое всякими «историями» из СМИ, не всеми забытыми и время от времени повторяющимися процессами «врачей-убийц», такая реакция возникает на очень благоприятной почве. Мы абсолютно все понимаем и не вправе вас винить. Но, если вас это хоть сколько-нибудь утешит, поверьте, что в такие минуты горе родителей и близких — это и наше горе. Мы искренне и глубоко переживаем каждую неудачу. У хирургов не принято говорить «смерть» или «гибель». Мы говорим «потеря»…

Смерть каждого больного для настоящего врача, а особенно кардиохирурга — это потеря, с которой уходит и частичка его души. Как сказал средневековый поэт Джон Донн: «Смерть каждого Человека умаляет и меня, ибо я — един с Человечеством».

Георгию Эдуардовичу Фальковскому пришлось прооперировать в жизни более тысячи больных, но, оглядываясь назад, отчетливо помнятся только потери и неудачи. Вероятно, точнее всех это выразили два великих хирурга, создатели центров и школ сердечных хирургов. Это — Николай Михайлович Амосов в прекрасной книге «Мысли и сердце» и Виктор Петрович Поляков из Самары — хирург, романтик и поэт. Оба они были большими личными друзьями Георгия Эдуардовича. Именно он решил привести здесь стихи В.П. Полякова, именно эти строчки:

Хирурга жизнь — совсем не мёд.
Ведь час распятия грядет
И — словно смерклось на земле.
Остался мальчик на столе…
Я отдал все. Я изнемог.
Но уберечь его не смог.
И вот бреду, не видя дня.
За что — его? За что — меня?
Кто это сделал — дьявол, Бог?
Зачем мне скальпель в руки лег?!
Мне свет не мил. Мне мерзко жить.
Мне не с кем горе разделить.
Ни сил, ни слов, ни мнений нет.
Но я иду держать ответ…
Иду туда, судьбу кляня,
Где ждут родители меня.
Стекло. За ним они стоят.
Я открываю двери в Ад.

Точнее о состоянии хирурга в этот момент не скажешь. Поверьте, каждый участник лечебного процесса, если он истинный медик, когда происходит несчастье, чувствует себя в чем-то виноватым. Всегда есть это: «Зачем брали? Зачем рисковали?». Но мы хотели и сделали все, что было в наших силах. Иногда природа оказывается сильнее нас. Не использовать этот единственный шанс — операцию — для излечения от порока сердца тоже преступно. Мы не имеем права не использовать ВСЕ возможное.

Мы понимаем, что родителям от этого не легче. Но давайте вместе подумаем о самом страшном сценарии.

В каждом конкретном случае, в каждой ситуации присутствует то, что называют «степенью риска», и для каждого она индивидуальна. Сегодня для подавляющего большинства врожденных пороков сердца она или отсутствует, или ничтожна, и, хотя абсолютной гарантии благоприятного исхода не может быть — всегда может выключиться свет, упасть потолок, внезапно выйти из строя сложный аппарат — такая вероятность больше теоретическая. Но для некоторых пороков риск есть — и немалый. Это относится и к детям, поступившим в критическом состоянии, и к операциям по поводу сложных, сочетанных аномалий, и к многоэтапным коррекциям, и к повторным операциям. Ни один, даже самый известный кардиохирургический центр в мире не может похвастаться стопроцентными успехами. Поэтому мы только можем посоветовать вам: прежде, чем дать согласие на операцию, узнайте все точно. Узнайте степень операционного риска именно для вашего ребенка и именно там, где вы находитесь (т.е. узнайте, каковы результаты, статистика по аналогичным операциям в данном лечебном учреждении). Вам обязаны все честно и убедительно рассказать. Мы и раньше советовали вам задавать правильные вопросы — и тогда, если вас удовлетворят ответы, вы поверите, и станете на одну сторону с теми, кто будет лечить вашего ребенка.

Но если произошло самое страшное, не забывайте, что врачи сделали все, что могли. И вы при этом были такими же участниками, а не пассивными наблюдателями, а потом – и обвинителями. И, если вы все знаете и понимаете заранее, то вам будет гораздо легче, если даже произойдет несчастье. Для каждого настоящего врача (мы говорим только о настоящих врачах настоящим родителям) в жизни самыми дорогими были не звания и награды, а слова и письма родителей детей, которые погибли, – слова поддержки и даже благодарности – за попытку. Это значит, что они были с нами в этой борьбе, несмотря ни на что. И мы говорим не о прощении, а о простом понимании. Ведь мы все — и врачи, и родители — на одной стороне баррикады. Но не будем больше об этом. Давайте будем надеяться, что сказанное в этой главе вас никогда не коснется.